Иннокентий Анненский - Библиотека русской поэзии "Ковчег"
Подходит сумрак, в мире все сливая, Великое и малое в одно... И лишь тебе, моя душа живая, С безмерным миром слиться не дано... Единая в проклятии дробленья, Ты в полдень - тень, а в полночь - как звезда. И вся в огне отдельного томленья, Не ведаешь покоя никогда... Нам божий мир - как чуждая обитель, Угрюмый храм из древних мшистых плит, Где человек, как некий праздный зритель, На ток вещей тоскующе глядит... Читать другие стихи Балтрушайтиса >>> |
СРЕДИ МИРОВ
Среди миров, в мерцании светил Одной Звезды я повторяю имя... Не потому, чтоб я Ее любил, А потому, что я томлюсь с другими. И если мне сомненье тяжело, Я у Нее одной молю ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому, что с Ней не надо света.1901
ПРИЗРАКИИ бродят тени, и молят тени: "Пусти, пусти!" От этих лунных осеребрений Куда ж уйти? Зеленый призрак куста сирени Прильнул к окну... Уйдите, тени, оставьте, тени, Со мной одну... Она недвижна, она немая, С следами слез, С двумя кистями сиреней мая В извивах кос... Но и неслышным я верен теням, И, как в бреду, На гравий сада я по ступеням За ней сойду... О бледный призрак, скажи скорее Мои вины, Покуда стекла на галерее Еще черны. Цветы завянут, цветы обманны, Но я... я - твой! В тумане холод, в тумане раны Перед зарей...
Довольно дел, довольно слов, Побудем молча, без улыбок, Снежит из низких облаков, А горний свет уныл и зыбок. В непостижимой им борьбе Мятутся черные ракиты. "До завтра,- говорю тебе,- Сегодня мы с тобою квиты". Хочу, не грезя, не моля, Пускай безмерно виноватый, Глядеть на белые поля Через стекло с налипшей ватой. А ты красуйся, ты - гори... Ты уверяй, что ты простила, Гори полоской той зари, Вокруг которой все застыло.
Какой тяжелый, темный бред! Как эти выси мутно-лунны! Касаться скрипки столько лет И не узнать при свете струны! Кому ж нас надо? Кто зажег Два желтых лика, два унылых... И вдруг почувствовал смычок, Что кто-то взял и кто-то слил их. "О, как давно! Свкозь эту тьму Скажи одно: ты та ли, та ли?" И струны ластились к нему, Звеня, но, ластясь, трепетали. "Не правда ль, больше никогда Мы не расстанемся? довольно?.." И скрипка отвечала да, Но сердцу скрипки было больно. Смычок все понял, он затих, А в скрипке эхо все держалось... И было мукою для них, Что людям музыкой казалось. Но человек не погасил До утра свеч... И струны пели... Лишь солнце их нашло без сил На черном бархате постели.
То было на Валлен-Коски. Шел дождик из дымных туч, И желтые мокрые доски Сбегали с печальных круч. Мы с ночи холодной зевали, И слезы просились из глаз; В утеху нам куклу бросали В то утро в четвертый раз. Разбухшая кукла ныряла Послушно в седой водопад, И долго кружилась сначала Всё будто рвалася назад. Но даром лизала пена Суставы прижатых рук,- Спасенье ее неизменно Для новых и новых мук. Гляди, уж поток бурливый Желтеет, покорен и вял; Чухонец-то был справедливый, За дело полтину взял. И вот уж кукла на камне, И дальше идет река... Комедия эта была мне В то серое утро тяжка. Бывает такое небо, Такая игра лучей, Что сердцу обида куклы Обиды своей жалчей. Как листья тогда мы чутки: Нам камень седой, ожив, Стал другом, а голос друга, Как детская скрипка, фальшив. И в сердце сознанье глубоко, Что с ним родился только страх, Что в мире оно одиноко, Как старая кукла в волнах...
[1909]
Мы на полустанке, Мы забыты ночью, Тихой лунной ночью, На лесной полянке... Бред - или воочью Мы на полустанке И забыты ночью? Далеко зашел ты, Паровик усталый! Доски бледно-желты, Серебристо-желты, И налип на шпалы Иней мертво-талый. Уж туда ль зашел ты, Паровик усталый? Тишь-то в лунном свете, Или только греза Эти тени, эти Вздохи паровоза И, осеребренный Месяцем жемчужным, Этот длинный, черный Сторож станционный С фонарем ненужным На тени узорной? Динь-динь-динь - и мимо, Мимо грезы этой, Так невозвратимо, Так непоправимо До конца не спетой, И звенящей где-то Еле ощутимо.
27 марта 1906, почтовый тракт Вологда - Тотьма
Мне всегда открывается та же Залитая чернилом страница. Я уйду от людей, но куда же, От ночей мне куда схорониться? Все живые так стали далеки, Все небытное стало так внятно, И слились позабытые строки До зари в мутно-черные пятна. Весь я там в невозможном ответе, Где миражные буквы маячут... ...Я люблю, когда в доме есть дети И когда по ночам они плачут.
(Музыка отдаленной шарманки) Падает снег, Мутный и белый и долгий, Падает снег, Заметая дороги, Засыпая могилы, Падает снег... Белые влажные звезды! Я так люблю вас, Тихие гостьи оврагов! Холод и нега забвенья Сердцу так сладки... О, белые звезды... Зачем же, Ветер, зачем ты свеваешь, Жгучий мучительный ветер, С думы и черной и тяжкой, Точно могильная насыпь, Белые блестки мечты?.. В поле зачем их уносишь? Если б заснуть, Но не навеки, Если б заснуть Так, чтобы после проснуться, Только под небом лазурным... Новым, счастливым, любимым...
1900
ТОСКА ВОЗВРАТА
Уже лазурь златить устала Цветные вырезки стекла, Уж буря светлая хорала Под темным сводом замерла; Немые тени вереницей Идут чрез северный портал, Но ангел Ночи бледнолицый Еще кафизмы не читал... В луче прощальном, запыленном Своим грехом неотмоленным Томится День пережитой. Как Серафим у Боттичелли, Рассыпав локон золотой... На гриф умолкшей виолончели.Когда к ночи усталой рукой Допашу я свою полосу, Я хотел бы уйти на покой В монастырь, но в далеком лесу, Где бы каждому был я слуга И творенью господнему друг, И чтоб сосны шемели вокруг, А на соснах лежали снега... А когда надо мной зазвонит Медный зов в беспросветной ночи, Уронить на холодный гранит Талый воск догоревшей свечи.Есть книга чудная, где с каждою страницей Галлюцинации таинственно свиты: Там полон старый сад луной и небылицей, Там клен бумажные заворожил листы, Там в очертаниях тревожной пустоты, Упившись чарами луны зеленолицей, Менады белою мятутся вереницей, И десять реет их по клавишам мечты. Но, изумрудами запястий залитая, Меня волнует дев мучительная стая: Кристально чистые так бешено горды. И я порвать хочу серебряные звенья... Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья, И режут сердце мне их узкие следы...
1904
Этого быть не может, Это - подлог, День так тянулся и дожит, Иль, не дожив, изнемог?.. С самых тех пор В горле какой-то комок... Вздор... Этого быть не может... Это - подлог... Ну-с, проводил на поезд, Вернулся, и solo, да! Здесь был ее кольчатый пояс, Брошка лежала - звезда, Вечно открытая сумочка Без замка, И, так бесконечно мягка, В прошивках красная думочка... . . . . . . . . . . . . . . . . Зал... Я нежное что-то сказал, Стали прощаться, Возле часов у стенки... Губы не смели разжаться, Склеены... Оба мы были рассеяны, Оба такие холодные... Мы... Пальцы ее в черной митенке Тоже холодные... "Ну, прощай до зимы, Только не той и не другой, И не еще - после другой... Я ж, дорогой, Ведь не свободная..." "Знаю, что ты - в застенке..." После она Плакала тихо у стенки И стала бумажно-бледна... Кончить бы злую игру... Что ж бы еще? Губы хотели любить горячо, А на ветру Лишь улыбались тоскливо... Что-то в них было застыло, Даже мертво... Господи, я и не знал, до чего Она некрасива... Ну, слава богу, пускают садиться... Мокрым платком осушая лицо, Мне отдала она это кольцо... Слиплись еще раз холодные лица, Как в забытьи, - И Поезд еще стоял - Я убежал... Но этого быть не может, Это - подлог... День или год и уж дожит, Иль, не дожив, изнемог... Этого быть не может...Сердце дома. Сердце радо. А чему? Тени дома? Тени сада? Не пойму. Сад старинный, всё осины - тощи, страх! Дом - руины...Тины, тины что в прудах... Что утрат-то!...Брат на брата...Что обид!... Прах и гнилость...Накренилось...А стоит... Чье жилище? Пепелище?... Угол чей? Мертвой нищей логовище без печей.. Ну как встанет, ну как глянет из окна: "Взять не можешь, а тревожишь, старина! Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть! Любит древних, любит давних ворошить... Не сфальшивишь, так иди уж... у меня Не в окошке, так из кошки два огня. Дам и брашна - волчьих ягод, белены... Только страшно - месяц за год у луны... Столько вышек, столько лестниц - двери нет... Встанет месяц, глянет месяц - где твой след?..." Тсс...ни слова... даль былого - но сквозь дым Мутно зрима...Мимо, мимо...И к живым! Иль истомы сердцу надо моему? Тени дома? Шума сада? Не пойму...Я знал, что она вернется И будет со мной - Тоска. Звякнет и запахнется С дверью часовщика... Сердца стального трепет Со стрекотаньем крыл Сцепит и вновь расцепит Тот, кто ей дверь открыл. Жадным крылом цикады, Нетерпеливо бьют: Счастью ль, что близко, рады, Муки ль конец зовут? Столько сказать им надо, Так далеко уйти... Розно, увы! цикада, Наши лежат пути. Здесь мы с тобой лишь чудо, Жить нам с тобой теперь Только минуту покуда Не распахнулась дверь... Звякнет и запахнется, И будешь ты так далека... Молча сейчас вернется И будет со мной - Тоска."Милая, милая, где ж ты была Ночью в такую метелицу?" "Горю и ночью дорога светла, К дедке xодила на мельницу". "Милая, милая, я не пойму Речи с словами притворными. С чем же ты ночью xодила к нему?" "С чем я xодила? Да с зернами". "Милая, милая, зерна-то чьи ж? Жита я нынче не кашивал!" "Зерна-то чьи, говоришь? Да твои ж... Впрочем, xозяин не спрашивал..." "Милая, милая, где же мука? Куль-то, что был под передником?" "У колеса, где вода глубока... Лысый сегодня с наследником..."
15 апреля 1907 года, Царское село
В. П. Xмара-Барщевскому В желтый сумрак мертвого апреля, Попрощавшись с звездною пустыней, Уплывала Вербная неделя На последней, на погиблой снежной льдине; Уплывала в дымаx благовонныx, В замираньи звонов поxоронныx, От икон с глубокими глазами И от Лазарей, забытыx в черной яме. Стал высоко белый месяц на ущербе, И за всеx, чья жизнь невозвратима, Плыли жаркие слезы по вербе На румяные щеки xерувима.
14 апреля 1907 года, Царское село
Полюбил бы я зиму, Да обуза тяжка... От нее даже дыму Не уйти в облака. Эта резанность линий, Этот грузный полет, Этот нищенский синий И заплаканный лед! Но люблю ослабелый От заоблачных нег - То сверкающе белый, То сиреневый снег... И особенно талый, Когда, выси открыв, Он ложится усталый На скользящий обрыв, Точно стада в тумане Непорочные сны - На томительной грани Всесожженья весны.
[1909]
Строфы века.
Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск-Москва, "Полифакт", 1995.
КУЛАЧИШКАЦвести средь немолчного ада То грузных, то гулких шагов, И стонущих блоков, и чада, И стука бильярдных шаров. Любиться, пока полосою Кровавой не вспыхнул восток, Часочек, покуда с косою Не сладился белый платок. Скормить Помыканьям и Злобам И сердце, и силы дотла - Чтоб дочь за глазетовым гробом, Горбатая, с зонтиком шла.
Ночь с 21 на 22 мая 1906, Грязовец
Строфы века.
Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск-Москва, "Полифакт", 1995.
ГАРМОННЫЕ ВЗДОХИФруктовник. Догорающий костер среди туманной ночи под осень. Усохшая яблоня. Оборванец на деревяшке перебирает лады старой гармоники. В шалаше на соломе разложены яблоки. . . . . . . . . . . . . . Под яблонькой, под вишнею Всю ночь горят огни,- Бывало, выпьешь лишнее, А только ни-ни-ни. Под яблонькой кудрявою Прощались мы с тобой,- С японскою державою Предполагался бой. С тех пор семь лет я плаваю, На шапке "Громобой",- А вы остались павою, И хвост у вас трубой... . . . . . . . . . . . . . Как получу, мол, пенцию, В Артуре стану бой, Не то, так в резиденцию Закатимся с тобой... . . . . . . . . . . . Зачем скосили с травушкой Цветочек голубой? А ты с худою славушкой Ушедши за гульбой? . . . . . . . . . . . Ой, яблонька, ой, грушенька, Ой, сахарный миндаль,- Пропала наша душенька, Да вышла нам медаль! . . . . . . . . . . . На яблоне, на вишенке Нет гусени числа... Ты стала хуже нищенки И вскоре померла. Поела вместе с листвием Та гусень белый цвет... . . . . . . . . . . . . . Хоть нам и всё единственно, Конца японцу нет. . . . . . . . . . . . . . Ой, реченька желты-пески, Куплись в тебе другой... А мы уж, значит, к выписке. С простреленной ногой... . . . . . . . . . . . . . Под яблонькой, под вишнею Сиди да волком вой... И рад бы выпить лишнее, Да лих карман с дырой.Желтый пар петербургской зимы, Желтый снег, облипающий плиты... Я не знаю, где вы и где мы, Только знаю, что крепко мы слиты. Сочинил ли нас царский указ? Потопить ли нас шведы забыли? Вместо сказки в прошедшем у нас Только камни да страшные были. Только камни нам дал чародей, Да Неву буро-желтого цвета, Да пустыни немых площадей, Где казнили людей до рассвета. А что было у нас на земле, Чем вознесся орел наш двуглавый, В темных лаврах гигант на скале,- Завтра станет ребячьей забавой. Уж на что был он грозен и смел, Да скакун его бешеный выдал, Царь змеи раздавить не сумел, И прижатая стала наш идол. Ни кремлей, ни чудес, ни святынь, Ни миражей, ни слез, ни улыбки... Только камни из мерзлых пустынь Да сознанье проклятой ошибки. Даже в мае, когда разлиты Белой ночи над волнами тени, Там не чары весенней мечты, Там отрава бесплодных хотений.
(Из стихов кошмарной совести) Если ночи тюремны и глухи, Если сны паутинны и тонки, Так и знай, что уж близко старухи, Из-под Ревеля близко эстонки. Вот вошли,- приседают так строго, Не уйти мне от долгого плена, Их одежда темна и убога, И в котомке у каждой полено. Знаю, завтра от тягостной жути Буду сам на себя непохожим... Сколько раз я просил их: "Забудьте..." И читал их немое: "Не можем". Как земля, эти лица не скажут, Что в сердцах похоронено веры... Не глядят на меня - только вяжут Свой чулок бесконечный и серый. Но учтивы - столпились в сторонке... Да не бойся: присядь на кровати... Только тут не ошибка ль, эстонки? Есть куда же меня виноватей. Но пришли, так давайте калякать, Не часы ж, не умеем мы тикать. Может быть, вы хотели б поплакать? Так тихонько, неслышно... похныкать? Иль от ветру глаза ваши пухлы, Точно почки берез на могилах... Вы молчите, печальные куклы, Сыновей ваших... я ж не казнил их... Я, напротив, я очень жалел их, Прочитав в сердобольных газетах, Про себя я молился за смелых, И священник был в ярких глазетах. Затрясли головами эстонки. "Ты жалел их... На что ж твоя жалость, Если пальцы руки твоей тонки, И ни разу она не сжималась? Спите крепко, палач с палачихой! Улыбайтесь друг другу любовней! Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий, В целом мире тебя нет виновней! Добродетель... Твою добродетель Мы ослепли вязавши, а вяжем... Погоди - вот накопится петель, Так словечко придумаем, скажем..." Сон всегда отпускался мне скупо, И мои паутины так тонки... Но как это печально... и глупо... Неотвязные эти чухонки...
[1906]
Если любишь - гори! Если знаешь - забудь! Заметает снегами мой путь. Буду день до зари Меж волнистых полян От сверканий сегодня я пьян. Сколько есть их по льдам, Там стеклинок - я дам, Каждой дам я себя опьянить... Лишь не смолкла бы медь, Только ей онеметь, Только меди нельзя не звонить. Потому что порыв Там рождает призыв, Потому что порыв- это ты... Потому что один Этих мертвых долин Я боюсь белоснежной мечты.
Узорные тени так зыбки, Горячая пыль так бела,- Не надо ни слов, ни улыбки: Останься такой, как была; Останься неясной,тоскливой, Осеннего утра бледней Под этой поникшею ивой, На сетчатом фоне теней... Минута - и ветер,метнувшись, В узорах развеет листы, Минута - и сердце,проснувшись, Увидит, что это - не ты... Побудь же без слов,без улыбки, Побудь точно призрак, пока Узорные тени так зыбки И белая пыль так чутка...
Я хотел бы любить облака На заре... Но мне горек их дым: Так неволя тогда мне тяжка, Так я помню, что был молодым. Я любить бы их вечер хотел, Когда, рдея, там гаснут лучи, Но от жертвы их розовых тел Только пепел мне снится в ночи. Я люблю только ночь и цветы В хрустале, где дробятся огни, Потому что утехой мечты В хрустале умирают они... Потому что - цветы это ты.
Осенняя эмаль. Сад туманен. Сад мой донят Белым холодом низин. Равнодушно он уронит Свой венец из георгин. Сад погиб... А что мне в этом. Если в полдень глянешь ты, Хоть эмалевым приветом Сквозь последние листы?
Застыла тревожная ртуть, И ветер ночами несносен... Но, если ты слышал, забудь Скрипенье надломанных сосен. На черное глядя стекло, Один, за свечою угрюмой, Не думай о том,что прошло; Совсем, если можешь, не думай! Зима ведь не сдатся: тверда! Смириться бы, что ли... Пора же! Иль лира часов и тогда Над нами качалась не та же?
Я думал, что сердце из камня, Что пусто оно и мертво: Пусть в сердце огонь языками Походит - ему ничего. И точно, мне было не больно, А больно, так разве чуть-чуть. И все-таки лучше довольно, Задуй, пока можно задуть. На сердце темно как в могиле, Я знал, что пожар я уйму... Ну вот... и огонь потушили, А я умираю в дыму.
Есть любовь, похожая на дым; Если тесно ей - она одурманит, Дать ей волю - и ее не станет... Быть как дым, - но вечно молодым. Есть любовь, похожая на тень: Днем у ног лежит - тебе внимает, Ночью так неслышно обнимает... Быть как тень, но вместе ночь и день...
Мне тоскливо. Мне невмочь. Я шаги слепого слышу: Надо мною он всю ночь Оступается о крышу. И мои ль, не знаю, жгут Сердце слезы, или это Те, которые бегут У слепого без ответа, Что бегут из мутных глаз По щекам его поблеклым И в глухой полночный час Растекаются по стеклам.
Я жизни не боюсь. Своим бодрящим шумом Она дает гореть, дает светиться думам. Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле, и холодно цветам ночами в хрустале. Но в праздности моей рассеяны мгновенья, Когда мучительно душе прикосновенье, И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой, Как спичку на ветру загородив рукой... Пусть это только миг... В тот миг меня не трогай, Я ощупью иду тогда своей дорогой... Мой взгляд рассеянный в молчаньи заприметь И не мешай другим вокруг меня шуметь. Так лучше. Только бы меня не замечали В туман, может быть, и творческой печали.
Желтый паp петеpбуpгской зимы, желтый снег, облипающий плиты... Я не знаю, где "вы" и где "мы", только знаю, что кpепко мы слиты. Сочинил ли нас цаpский указ? Потопить ли нас шведы забыли? Вместо сказок в пpошедшем у нас - только камни да стpашные были. Только камни нам дал чаpодей, да Hеву буpо-желтого цвета, да пустыни немых площадей, где казнили людей до pассвета. А что было у нас на земле, чем вознесся оpел наш двуглавый, в темных лавpах гигант на скале, - завтpа станет pебячьей забавой. Уж на что он был гpозен и смел, да скакун его бешеный выдал, цаpь змеи pаздавить не сумел, и пpижатая стала наш идол. Hи кpемлей, ни чудес, ни святынь, ни миpажей, ни слез, ни улыбки... Только камни из меpзлых пустынь да сознанье пpоклятой ошибки. Даже в мае, когда pазлиты белой ночи над волнами тени, там не чаpы весенней мечты, там отpава бесплодных хотений.Неустанно ночи длинной Сказка черная лилась, И багровый над долиной Загорелся поздно глаз; Видит: радуг паутина Почернела, порвалась, В малахиты только тина Пышно так разубралась. Видит: пар белесоватый И ползет, и вьется ватой, Да из черного куста Там и сям сочатся грозди И краснеют... точно гвозди После снятого Христа.Еще не царствует река, Но синий лед она уж топит; Еще не тают облака, Но снежный кубок солнцем допит. Через притворенную дверь Ты сердце шелестом тревожишь... Еще не любишь ты, но верь: Не полюбить уже не можешь...из Шарля Бодлера Бывают дни - с землею точно спаян, Так низок свод небесный, так тяжел, Тоска в груди проснулась, как хозяин, И бледный день встает, с похмелья зол, И целый мир для нас одна темница, Где лишь мечта надломленным крылом О грязный свод упрямо хочет биться, Как нетопырь, в усердии слепом. Тюремщик - дождь гигантского размера Задумал нас решеткой окружить, И пауков народ немой и серый Под черепа к нам перебрался жить... И вдруг удар сорвался как безумный, -Колокола завыли и гудят, И к облакам проклятья их летят Ватагой злобною и шумной. И вот... без музыки за серой пеленой Ряды задвигались... Надежда унывает, И над ее поникшей головой Свой черный флаг Мученье развевает...
1904
О, не зови меня, не мучь! Скользя бесцельно, утомленно, Зачем у ночи вырвал луч, Засыпав блеском, ветку клена? Ее пьянит зеленый чад, И дум ей жаль разоблаченных, И слезы осени дрожат В ее листах раззолоченных,- А свод так сладостно дремуч, Так миротворно слиты звенья... И сна, и мрака, и забвенья... О, не зови меня, не мучь!Раззолочённые, но чахлые сады С соблазном пурпура на медленных недугах, И солнца поздний пыл в его коротких дугах, Невластный вылиться в душистые плоды. И желтый шелк ковров, и грубые следы, И понятая ложь последнего свиданья, И парков черные, бездонные пруды, Давно готовые для спелого страданья... Но сердцу чудится лишь красота утрат, Лишь упоение в завороженной силе; И тех, которые уж лотоса вкусили, Волнует вкрадчивый осенний аромат.Не мерещится ль вам иногда, Когда сумерки ходят по дому, Тут же возле иная среда, Где живем мы совсем по-другому? С тенью тень там так мягко слилась, Там бывает такая минута, Что лучами незримыми глаз Мы уходим друг в друга как будто. И движеньем спугнуть этот миг Мы боимся, иль словом нарушить, Точно ухом кто возле приник, Заставляя далекое слушать. Но едва запылает свеча, Чуткий мир уступает без боя, Лишь из глаз по наклонам луча Тени в пламя сбегут голубое.На белом небе всё тусклей Златится горняя лампада, И в доцветании аллей Дрожат зигзаги листопада. Кружатся нежные листы И не хотят коснуться праха... О, неужели это ты, Всё то же наше чувство страха? Иль над обманом бытия Творца веленья не звучало, И нет конца и нет начала Тебе, тоскующее я?В темном пламени свечи Зароившись как живые, Мигом гибнут огневые Брызги в трепетной ночи, Но с мольбою голубые Долго теплятся лучи В темном пламени свечи. Эх, заснуть бы спозаранья, Да страшат набеги сна, Как безумного желанья Тихий берег умиранья Захлестнувшая волна. Свечка гаснет. Ночь душна... Эх, заснуть бы спозаранья...из Артюра Рембо Один из голубых и мягких вечеров... Стебли колючие и нежный шелк тропинки, И свежесть ранняя на бархате ковров, И ночи первые на волосах росинки. Ни мысли в голове, ни слова с губ немых, Но сердце любит всех, всех в мире без изъятья, И сладко в сумерках бродить мне голубых, И ночь меня зовет, как женщина в объятья...
1904
Бывает час в преддверьи сна, Когда беседа умолкает, Нас тянет сердца глубина, А голос собственный пугает, И в нарастающей тени Через отворенные окна, Как жерла, светятся одни, Свиваясь, рыжие волокна. Не Скуки ль там Циклоп залег, От золотого зноя хмелен, Что, розовея, уголек В закрытый глаз его нацелен?Небо нас совсем свело с ума: То огнем, то снегом нас слепило, И, ощерясь, зверем отступила За апрель упрямая зима. Чуть на миг сомлеет в забытьи - Уж опять на брови шлем надвинут, И под наст ушедшие ручьи, Не допев, умолкнут и застынут. Но забыто прошлое давно, Шумен сад, а камень бел и гулок, И глядит раскрытое окно, Как трава одела закоулок. Лишь шарманку старую знобит, И она в закатном мленьи мая Все никак не смелет злых обид, Цпкий вал кружа и нажимая. И никак, цепляясь, не поймет Этот вал, что ни к чему работа, Что обида старости растет На шипах от муки поворота. Но когда б и понял старый вал, Что такая им с шарманкой участь, Разве б петь, кружась, он перестал Оттого, что петь нельзя, не мучась?..
1907
Нежны травы, белы плиты, И звонит победно медь: "Голубые льды разбиты, И они должны сгореть!" Точно кружит солнце, зимний Долгий плен свой позабыв; Только мне в пасхальном гимне Смерти слышится призыв. Ведь под снегом сердце билось, Там тянулась жизни нить: Ту алмазную застылость Надо было разбудить... Для чего ж с контуров нежной, Непорочной красоты Грубо сорван саван снежный, Жечь зачем ее цветы? Для чего так сине пламя, Раскаленность так бела, И, гудя, с колоколами Слили звон колокола? Тот, грехи подъявший мира, Осушивший реки слез, Так ли дочерь Иаира Поднял некогда Христос? Не мигнул фитиль горящий, Не зазыбил ветер ткань... Подошел спаситель к спящей И сказал ей тихо: "Встань".Тают зеленые свечи, Тускло мерцает кадило, Что-то по самые плечи В землю сейчас уходило. Чьи-то беззвучно уста Молят дыханья у плит, Кто-то, нагнувшись, "с креста" Желтой водой их поит... "Скоро ль?" - Терпение, скоро... Звоном наполнились уши, А чернота коридора Все безответней и глуше... Нет, не хочу, не хочу! Как? Ни людей, ни пути? Гасит дыханье свечу? Тише... Ты должен ползти...В блестках туманится лес, В тенях меняются лица, В синюю пустынь небес Звоны уходят молиться... Звоны, возьмите меня! Сердце так слабо и сиро, Пыль от сверкания дня Дразнит возможностью мира. Что он сулит, этот зов? Или и мы там застынем, Как жемчуга островов Стынут по заводям синим?..В небе ли меркнет звезда, Пытка ль земная все длится; Я не молюсь никогда, Я не умею молиться. Время погасит звезду, Пытку ж и так одолеем... Если я в церковь иду, Там становлюсь с фарисеем. С ним упадаю я нем, С ним и воспряну, ликуя... Только во мне-то зачем Мытарь мятется, тоскуя?..
